Цитаты

Из дневника Суворина.

25 февраля.

Третьего дни вывешено объявление о награде за поимку Дегаева (№ 2871 «Нового времени»). Сегодня Скальковский сказал по телефону, что граф Толстой получил из-за границы пакет, в котором оказался портрет его с надписью, что революционный комитет обещает сто тысяч рублей тому, кто убьёт Толстого. Значит, кто-нибудь дал знать нигилистам за границу, что готовится объявление о Дегаеве и дал знать давно, так что они успели проделать эту штуку с Толстым.
Вчера по тайному источнику узнали будто бы, что революционный комитет предписал Дегаеву убить 1 марта государя и что он на это решился, а потому находится в Питере. Получено также известие, что хотят убить Каткова, и об этом дали знать по телеграфу Долгорукову в Москву.

***

Граф Салиас был вчера и говорил, что Воронцов обещал сму место управляющего театрами в Москве, обещал положительно. Вертя экземпляр «Петербургского действа» в своих руках, он сказал: «А я кое-что смягчил о Воронцовой (любовнице Петра III), сподличал. Думаю, что черт его знает, пожалуй, Воронцов заглянет в роман, увидит, что написано о его дальней родственнице, и это мне повредит».
Рассказывал о Григории Петровиче Данилевском. Он говорит подчинённым: «Я вам не Григорий Петрович, а ваше превосходительство». Похоже. Сколько он реклам о себе поместил в «Новом времени». Все заметки о переводах его произведений на иностранные языки, являвшиеся в «Новом времени», им самим написаны. Иногда он начинал так: «Произведения лучших наших писателей, Тургенева, графа Толстого, Достоевского, появляются в переводах на иностранные языки. На днях вышел…» и проч. Я это обыкновенно зачеркивал. Уж слишком смелое кумовство Тургеневым и проч. Сегодни прочел возражение на статью «Наблюдатели», где его выругали и приписали ему слова, вложенные им в уста доносчика Шервуда о «бессмертной услуге России», заметке, от имени «Одного из публики», он клеймит Шервуда «известным доносчиком», «проходимцем» и проч, чтобы яснее отметить своё благородство, Я все это выключу. Мне довольно трудно (выносить] эту погоню бесцеремонную за самовосхвалением и за хлопотами о переводах его произведений на иностранные языки.
Вечером я послал такое письмо Данилевскому:
Многоуважаемый Григорий Петрович, Мне кажется, вы согласитесь со мной, что по настоящему времени следует игнорировать передержку «Наблюдателя». Обличение ее было бы еще уместно за подписью самого автора повести, но оно неуместно как голос из публики. которому газета даёт у себя место. Правительство публикует о награде за выдачу Дегаева; в Париже, Вене, Лондоне динамитчики процветают, а мы своими боками будем хвалить либерализм автора повести «1825 год». Вы должны признать эти соображения высокими. Что касается исторических справок, то эта часть заметки может идти прямо без подписи, от редакции. Жду Вашего разрешения.
Ваш А.С.
24 феврали 1884 P.S. Не удивляйтесь этой записочке. Вам там хорошо указы печатать, а мы тут над каждым словом потеем и все принимаем в соображение. Думаешь: «А вдруг?…» У «Нового времени» столько «благоприятелей», что сейчас выудят, сопоставят, выведут умозаключение.

***

28 февраля. Мне становится так тяжело общество вообще, что я с ужасом думаю о праздновании Касьяна, 29 февраля. Всё готовили, напечатали приглашения, подписали адресы и приставали ко мне то с тем, то с другим. Это вывело меня из терпения. и я сказал, что ничего не надо. Будет только праздник типографии. На меня, вероятно, сетуют за это многие. Но что делать, когда у меня никакого влечения к весёлости, к обществу, и, напротив, влечение к одиночеству, к покою. Я ужасно старею и скверно старею, той эгоистической старостью, которая брюзжит и желает неизвестного, в сущности, желает того, чего и получить никак нельзя - силы, здоровья и бодрости. А «холодок от могилы веет», по выражению Тургенева, и убивает энергию души, которая забирается, точно в клетку какую, и оттуда рычит. Очень скверно.

***

Обедал сегодня у Богдановича, вместе с Павлом Никитичем Николаевым, товарищем министра. Говорили о Бунге, которого он хвалит. Бунге занимается 14 часов в сутки, несмотря на свои годы. «Существование очень счастливое для министра финансов: у него ни семьи нет, ни любви к театру или музыке, ни к чтению романов, ни к картам. Он весь погружен в финансы, в работу. У него нет быстроты взгляда, но зато он что усвоит, то усвоит основательно. Он стремится к подоходному налогу, но вряд ли Государственный совет утвердит. Ссуды казны он решительно прекратил. Вот уже три года как он твёрдо стоит на этом». Недавно барон Менгден просил ссуду, сначала в 600, потом уменьшил и дошёл до 180 тысяч. Четыре раза Николаев писал доклад об отказе. Государю очень хотелось дать. Он обратился к Воронцову, нельзя ли из уделов помочь, тем не менее утвердил доклад Бунге об отказе Менгдену.

***

«Гнилых векселей» времен Ламанского в Государственном банке и теперь еще на 65 миллионов. Это все остатки правительственной щедрости и мошенничества Евгения Ивановича. Ревизия восьми городских банков, произведённая недавно, доказала, что это верх наглости и беспардонности, с какою велись дела в банках. Николаев выразился: «Читаешь эту ревизию как роман». Замечательно, что иностранцы, послы, например, не верят, что в Государственном банке 180 миллионов слитками золота. «Когда уткнешь им, а они свесят на руках слитки - тогда только поверят». Будут выпущены бумажки в 1000 руб. Белые 5-рублевые бумажки, раз попали в банк, не выпускаются снова, заменяются новыми. Печатание бумажек проходит через 21 отделение. Казначеи — de père en fils (профессия, переходящая от отца к сыну), образовалось какое-то сословие, большею частью старики, малообразованные, нетребовательные, с традиционною честью и честностью, и благодаря им сохраняются суммы. Растрата чрезвычайно редка. Жалованье маленькое, на прочет ничего не даётся, принял фальшивую бумажку — плати из этого жалованья. Что в провинции, то и в Петербурге: казначеи -- люди того же закала.

***
Граф Толстой гуляет по Морской при охране. И также агенты идут впереди и сзади.
Яхт-клуб - гнездо влияния и политических разговоров. Николаев сказал, что это опасное зерно для будущего.

***

Сегодня был Григорович, вероятно, ради моей статьи о нем. Я жалел только, что не мог написать горячее: он действительно много сделал. Недостатков у него пропасть, но пропасть и энергии к делу. Он сам себя называет «величайшим блядуном», и когда говорит об этом, то говорит с какой-то яростью. «Когда мне женщина понравится, я хотел бы ее свернуть в крендель, измять, истормошить, захватать. Они это очень любят. Чем больше мнешь и яришься, тем им приятнее». Знаток.

1 марта.

Все обошлось благополучно. Приезд государя ознаменовали повышением курса на бирже. Здесь ожидали чего-то необычайного, повторения 1-го марта 1881 г. В публике ходили самые преувеличенные слухи.

***
29-е февраля праздновала только типография. Наборщики были очень милы, некоторые ораторствовали. Однако все говорили мне о направлении. В редакции ничего не было. В 12 ч. явился Скальковский во фраке, думал, что празднуем. Мне было как-то совсем не по себе. Меланхолия полная. Маслов был еще. Он остался дольше других. Мне так хотелось переговорить с ним, высказаться. Он очень милый и даже «глубокий» человек в том смысле, что понимает других. У него мягкое, отзывчатое сердце, много потерпевшее в смысле данных ему жизнью щелчков.

***
Григорович говорил, что Половцов сделается царём, когда ему Штиглиц оставит 140 миллионов наследства, а Штиглиц плох. По духовному завещанию он отделяет 7 миллионов на благотворительность и три миллиона разным родственникам, все остальное Половцову. Положение денежное великих князей плохо. Над великим князем Николаем Николаевичем фельдмаршалом учреждена опека, которая выдаёт ему 70 тысяч в год. Половцов даст им взаймы. Со 140 миллионов чего в самом [деле] нельзя сделать.