На третьем часу пути машина издала последний всхрап и остановилась. Преподобный попробовал завестись, но тщетно. Лени уставилась сквозь грязное от налипших букашек лобовое стекло на теряющуюся вдали дорогу и, не поворачивая головы, ровно и четко произнесла:
— Я же говорила, папа.
Пирсон вылез из машины, снял пиджак, повесил на спинку сиденья, закрыл дверцу, закатал рукава, прошел вперед и открыл капот. Закашлялся от струйки дыма.
Лени была видна только крышка капота, да еще клубы дыма или пара по бокам. Мимо прошел отец, она услышала, как он открывает багажник и двигает чемоданы. Два больших, потертых, перетянутых кожаными ремнями чемодана, где хранились все их пожитки. В его чемодане: шесть рубашек, три костюма, одно пальто, майки, носки, нижнее белье, пара ботинок. В ее: три рубашки, три юбки, два платья, одно пальто, нижнее белье, пара туфель. Преподобный захлопнул багажник.
Лени вышла из машины. Солнце уже припекало, хотя было всего девять утра. Расстегнула две верхние пуговицы, обошла машину и обнаружила, что отец выставляет знак аварийной остановки. Посмотрела на знак, потом на совершенно пустое шоссе. От самого Тостадо им никто не встретился.
— Скоро объявится какой-нибудь добрый самаритянин, — сказал преподобный, подбоченившись и сияя улыбкой. Его переполняла вера.
Лени окинула его взглядом.
— Иисус благой не оставит нас в беде, — произнес он и потер поясницу, натруженную долгими годами за рулем.
Лени подумала, что если в один прекрасный день Иисус благой и сойдет из Царствия Небесного помочь им с автомобильной поломкой, сильнее всех испугается как раз преподобный. Штаны намочит буквально.
Она немного прошлась по дороге, всей в трещинах и выбоинах. Каблуки громко стучали по бетону.
Везде вокруг чувствовалось запустение. Насколько хватало глаз — только низкорослые, сухие и кривые деревца да колючая трава. С самого дня творения Господь сюда не заглядывал. Впрочем, Лени было не привыкать. Вся ее жизнь протекала в похожих местах.
— Далеко не уходи! — крикнул отец.
Лени махнула рукой, мол, услышала.
— И давай-ка по обочине! А то еще проедет кто-то и собьет тебя.
Лени посмеялась себе под нос. Кто тут может сбить? Если только заяц. Включила плеер и попробовала поймать радио. Бесполезно. Одно электричество, блуждающее в воздухе. Монотонный белый шум.
Через некоторое время она вернулась к машине и облокотилась на багажник, возле отца.
— Сядь внутрь. Сильно печет, — сказал преподобный.
— Ничего страшного.
Она искоса глянула на него. Вид у отца был слегка подавленный.
— Скоро кто-нибудь появится, папа.
— Конечно. Не будем терять веру. Это не самая оживленная дорога.
— Как сказать. Я там видела двух морских свинок — аж летели по асфальту, чтобы не обжечь лапки, — Лени засмеялась и преподобный тоже.
— Ох, дочка. Иисус послал мне щедрое благословение, — проговорил он и потрепал ее по щеке.
Это значит, он рад, что она с ним, подумала Лени, но он никогда не скажет прямо: вечно нужно приплести Иисуса. В других обстоятельствах неуклюжее проявление ласки только рассердило бы, но сейчас отец выглядел ранимым, и она скорее жалела его. Она знала: ему стыдно, что он ее не послушал, хоть он этого и не признает. Как провинившийся мальчишка.
— Папа, какой там был стишок про дьявола и сиесту?
— Какой стих ты имеешь в виду? В Новом Завете или в Ветхом?
— Да нет же, стишок. Не из Библии. Смешной еще такой.
— Элена, мне не нравится, что ты вот так запросто поминаешь дьявола.
— Тс-с-с. На языке вертится. А вот. Вроде вспомнила. Слушай:
Кто подножки ставит, чтобы ты упал?
Кто раскинул сети, кто ружье достал?
И кому душа твоя позарез нужна?
Сатана,
Сатана,
Сатана!
Лени договорила и расхохоталась.
— Там дальше еще есть, только я не помню.
— Элена, тебе все хиханьки да хаханьки. Дьявол — не повод для смеха.
— Да это же просто песенка.
— Какая еще песенка?
— Я ее все время пела, когда была маленькая.
— Хватит уже, Элена. Чего только не выдумаешь, лишь бы меня разозлить.
Лени помотала головой. Ничего она не выдумывает. Такая песенка есть. Точно есть. И вдруг ей вспомнилось: они с матерью сидят на заднем сиденье машины, припаркованной на заправке, поют песенку и играют в ладушки, как две подружки, пока отец отошел в уборную.
— Смотри! Вот там. Хвала Господу! — выкрикнул преподобный, в два скачка оказался на середине шоссе и замахал блестящей металлической точке, быстро приближавшейся в мареве, которое поднималось от раскаленного асфальта.
Фургон резко затормозил у ног преподобного. Красный, с хромированными бамперами и тонированными стеклами.
Шофер опустил стекло со стороны пассажирского сидения, и музыка из магнитолы с бешеной силой вырвалась наружу — взрывная волна кумбии чуть не сбила преподобного с ног. Шофер высунулся, улыбнулся и сказал что-то, но расслышать его было невозможно. Снова исчез в прохладном нутре кабины, куда-то нажал, и музыка разом смолка. Высунулся опять. Зеркальные очки, обветренное лицо, отросшая щетина.
— Случилось чего, кореш?
Преподобный сделал шаг вперед и положил руки на стекло, все еще ошеломленный музыкой.
— У нас машина сломалась.
Шофер вылез. Его рабочая форма контрастировала с безупречно чистым и современным автомобилем. Подошел к машине Пирсона и заглянул под все еще открытый капот.
— Хотите, дотягаю вас до Гринго.
— Мы не здешние.
— У Гринго Брауэра сервис тут не далеко. Там точно починитесь. Я бы вас и до города довез, но суббота же, да и жарища, вряд ли за вас кто возьмется. Все свалили в Пасо-де-ла-Патрия или на Бермехито, поближе к речкам. Я сам сейчас до дому доеду, удочку возьму, дружков соберу и ищи-свищи меня до понедельника.
Шофер рассмеялся.
— Да, пожалуйста, если вас не затруднит.
— Да о чем ты, кореш. Не брошу же я вас в этих гребенях. В такую жару даже привидения на улицу носу не кажут.
Он сел за руль и поставил фургон перед машиной преподобного. Вылез, достал из ящика моток стального провода и связал бампер машины с фаркопом фургона.
— Да не стой ты, кореш. Забирайтесь в кабину, там обдувает — одно удовольствие.
Преподобный уселся рядом с шофером, Лени у окна. Пахло кожей и елочками — освежителями воздуха.
— Вы к нам туристами? — поинтересовался шофер.
— Едем навестить старого друга.
— Ну, добро пожаловать в ад, че.
* * *
По воспоминаниям Лени, в последний раз она видела мать в заднем стекле машины. Лени внутри, забралась с ногами на сидение, стоит на коленках, положив руки и подбородок на спинку. Отец снаружи достает из багажника чемодан, ставит его на землю рядом с матерью и с силой захлопывает крышку. Мать стоит, скрестив руки, на ней длинная юбка — такие же будет носить Лени, когда подрастет. За спинами родителей, над земляной ули цей очередного безымянного поселка ширится серо-розовое рассветное небо. Лени не выспалась, во рту липко и до сих пор привкус зубной пасты, потому что в гостинице они не позавтракали.
Мать расцепляет руки и проводит ладонью по лбу. Преподобный ей что-то говорит, но Лени из машины не слышно. Он много жестикулирует. Поднимает указательный палец к небу, потом тычет в мать, мотает головой и все говорит и говорит, тихо, но так, будто кусает слова, прежде чем они вылетят у него изо рта.
Мать делает движение подойти к машине, но он преграждает ей путь, и она застывает на месте. Как в «море волнует ся раз», игре, в которую Лени играет — всегда в разных дворах, всегда с разными ребятами — после воскресной проповеди. Выставив вперед руку с растопыренными пальцами, преподобный, ее отец, пятится и открывает водительскую дверцу. Ее мать остается стоять рядом с чемоданом, закрыв лицо руками. Она плачет.
Машина заводится, трогается, поднимая тучу пыли. Мать срывается с места и пробегает за машиной несколько метров, как собака, которую хозяева после каникул бросили на шоссе.
Это было почти десять лет назад. Лени плохо помнит лицо матери. Зато помнит, что она была высокая, стройная и элегантная. Смотрясь в зеркало, Лени думает, что пошла в нее. Сначала ей казалось, что она принимает желаемое за действительное, потому что ей хочется быть похожей на маму. Но теперь, когда она сама уже превратилась в молодую женщину, Лени иногда замечает, что преподобный смотрит на нее со смесью восхищения и презрения, как смотрят на человека, с которым связаны одновременно плохие и хорошие воспоминания.
Преподобный и Лени никогда не говорили о том эпизоде. Она не знает названия поселка, где они оставили мать, хотя уверена, что, попади она снова на ту улицу, узнала бы ее сразу. Такие места не слишком меняются с годами. Преподобный, конечно же, должен помнить точку на карте, где он бросил жену, и, конечно же, позаботился навсегда убрать эту точку из своих маршрутов.
С того утра преподобный Пирсон представлялся как пастор-вдовец, оставшийся с малолетней дочкой на руках. Мужчина в таком положении всегда вызывает доверие и симпатию. Если человек, у которого Бог забрал жену во цвете юности и повелел в одиночку растить маленького ребенка, не сломался, а идет вперед, воспламененный огнем любви ко Христу, — значит, это хороший человек, значит, такого человека нужно внимательно слушать.