На следующий день Стеллу должна была встретить Ирина. Когда они вернулись домой, Ирина прошла на кухню и начала разбирать Стеллин ланч-бокс — Бланка такого никогда не делала.
— Стелла, поднимись к себе, пожалуйста, — попросила я. — Возьми с кухни что-нибудь перекусить.
— О да, — отозвалась она и ушла наверх.
Я повернулась к Ирине.
— Мне нужно с вами поговорить.
Она кивнула, но тут же включила воду и начала набирать свою черную кастрюлю.
— Вы не должны были рассказывать Стелле такие ужасные вещи, — начала я, повышая голос, чтобы перекричать шум воды.
Ирина поставила кастрюлю на плиту.
— Дети нужна правда.
— Но не во всех же подробностях, Ирина. Стелла еще слишком мала для такого! Вы разве не заметили, как она изменилась? Вы ее травмировали!
Ирина кивнула, будто я просто сообщила, что у нас закончились мешки для мусора, и включила газ. Я выключила плиту и встала между ней и Ириной.
— Простите, но я больше не могу доверять вам свою дочь.
Она взяла луковицу из корзины на столешнице, всем своим видом показывая, что мои слова для нее — пустой звук. Я застыла в нерешительности. В комментариях к «Советам Шарлотты» всегда появлялся какой-нибудь тролль, писавший: «Да ладно вам, говорите как есть!» Если гости на вечеринке засиделись, если вам подали еду, которую вы терпеть не можете, если друг спрашивает, можно ли ему прийти на день рождения, хотя вы его не звали, — скажите правду. «Я хочу, чтобы вы сейчас же ушли». «Мне не по вкусу эта еда». «Я не позвал тебя, потому что ты мне не нравишься».
Вот только я не умела «говорить как есть». И уж тем более не могла открыться Ирине. Не могла произнести: «Вон из моего дома. Я не доверяю вам Стеллу, потому что свою дочь вы не уберегли».
Она смотрела на меня, поникнув. Изможденная, с потухшими глазами. Я не могла просто «сказать как есть». Она и так слишком много пережила и настрадалась.
Мы стояли друг напротив друга и напряженно молчали. А потом я взяла кастрюлю, вылила воду и сунула Ирине в руки. Потом подошла к двери и распахнула ее настежь. Я решила так: рано или поздно ей придется уйти, а я потом просто не впущу ее обратно.
Наконец Ирина направилась к выходу, так плотно сжав губы, что они почти исчезли. На улице шел дождь. У порога она остановилась и посмотрела на мой живот.
— Ты рожать в больница?
— Наверное, — ответила я, растерявшись от ее неожиданного вопроса.
— Плохой идея. Очень опасно.
— В наших больницах безопасно, — возразила я.
— В моя страна я помогать рожать много-много детей на дому. Мне нужно только старая занавеска для душа и ножницы. — Она изобразила, будто режет двумя паль цами воздух, и улыбнулась. — Я кипятить вода. И для Стелла полезно. Она может помочь.
— Не думаю, — сказала я и пошла наверх — сообщить Стелле, что Ирина уходит. «У нее есть кое-какие дела, и пока что она к нам приходить не будет», — скомканно объяснила я. На большее не было сил. Стелла спустилась к дверям, обняла Ирину, и та сказала:
— Прощай, маленький волчонок.
Когда дверь за Ириной закрылась, Стелла апатично промолчала. Я снова подумала о том, что поступаю правильно. Если моя дочь больше не плачет и не кричит, с ней точно что-то не так.
Я прошлась по дому с пакетом и убрала в него вязаный плед, керамическую подставку для ложек, жестянку с чаем, липкую банку с джемом, пакетики с травами и специями. Потом завязала пакет и забросила его в кладовку под лестницей. Когда-нибудь отнесу все это Ирине, решила я, а пока пусть не мозолит глаза.
Потом я пошла в туалет и тщательно вымыла руки. А когда вернулась на кухню, то увидела, что на стене снова появился крест. Только не на прежнем месте, где я недавно соскоблила краску, а выше. Я думала, что Стелла все это время сидела у себя в комнате, но она, видимо, проскользнула на кухню. Я позвала ее, и она спустилась, неуклюже волоча ноги, словно тень той девочки, что раньше беззаботно скакала по дому.
— Я вижу, ты снова нарисовала крест, хотя я просила больше так не делать, — сказала я. — Зачем?
— Это не я, — ответила Стелла. — Я была у себя.
— Стелла, помнишь, что говорила Ирина? Про смерть Бланки и ее отца. Это ужасно. Не хочешь об этом поговорить?
Она лишь пожала плечами.
— Я-то не умерла.
И снова эта пугающая фраза. На первый взгляд холодная, почти безразличная, но наверняка скрывающая целое море подавленных чувств. Если только Стелла вообще способна чувствовать, подумала я, но тут же отогнала эту мысль.
Я указала на крест.
— Ты мне этим на что-то намекаешь?
— О да. — Стелла притащила табуретку, приставила к стенке и взобралась на нее.
— Осторожнее, упадешь, — предупредила я, но дочь уже встала на цыпочки и уткнулась носом в крест.
— Прекрати! — одернула я.
Стелла послушно слезла. Я не стала требовать, чтобы она отмыла стену. И сама решила ее не трогать. Мне стало ясно, что крест появится снова. Возможно, это был безмолвный крик о помощи. Другого логичного объяснения я не находила. А если так, то постоянно стирать крест бессмысленно. Чтобы он исчез, нужно ей помочь.
Пит вернулся с работы, когда я укладывала Стеллу спать. Выйдя из ее комнаты, я увидела его в саду. Он присел на корточки, одной рукой держа телефон у уха, а другой — выкорчевывая сорняки специальной мотыгой: пестициды он не признавал. Параллельно Пит разговаривал с Нейтаном — ровным, успокаивающим голосом; без сомнений, разрешал очередной кризис на работе. Когда я вышла к нему на улицу, он тут же закончил разговор, встал и обнял меня.
— Что случилось, малышка?
— Мне пришлось выгнать Ирину, — призналась я.
Он отстранился.
— Что? С какой стати? Она ведь столько пережила!
— Она рассказала Стелле, что Бланка покончила с собой.
— Бедная Бланка, — сказал Пит.
Он знал от меня, что с ней случилось на самом деле.
— А еще она рассказала Стелле о погроме.
— Это слишком, особенно для ребенка, — осторожно заметил Пит. — Но Стелла вроде бы держится.
Я почувствовала, что мне нужны дополнительные аргументы.
— Еще Ирина стала расспрашивать о наших планах на роды. Сказала, что я должна рожать дома.
— Ты ведь никогда не любила врачей.
— И предложила быть акушеркой.
— Как любезно с ее стороны.
— Это странно, Пит! Она еще и Стеллу хотела в помощницы взять. Ты считаешь, это нормально?
На лбу Пита проступила жилка.
— Ты знаешь, бывает, что я прихожу домой, когда Ирина еще у нас. И всякий раз, когда она уходит, Стелла встает у окна и машет, пока та не скроется из виду. Ты замечала такое?
— Ну, больше это не повторится. — Я вдруг поняла, что мне никогда не нравились бороды, хотя признаваться в этом мужу не собиралась.
— На День благодарения Ник сказал, что она изменилась до неузнаваемости. Стала такой опрятной и послушной.
Внезапно мне захотелось растоптать его драгоценную грядку с овощами.
— Твой Ник — сексист. Ты видел его посты в соцсетях? Я не хочу, чтобы моя дочь стала слащавой и уступчивой пай-девочкой.
— Ты разве не хочешь, чтобы она вела себя примерно?
— Послушай, Ирина ее травмировала.
— Господи, Шарлотта. Ты подумала о последствиях?
— Я уже их увидела, — отрезала я. — Когда я выставила Ирину за дверь, Стелла была рядом. И не заплакала, не разозлилась. Вообще никаких эмоций не показала. Разве это похоже на нашу дочь?
Он замолчал, и я поняла, что надо брать быка за рога.
— Я хочу найти для нее психотерапевта. Ей нужно с кем-то поговорить. Нужен специалист, который поможет ей пережить этот кошмар.
Пит задумчиво почесал заросший подбородок.
— Пару месяцев назад ты сам хотел отвести ее к врачу, — напомнила я. — Ей это не повредит.
— Не соглашусь, — возразил он. — Если ты поведешь ее к специалисту, она подумает, что у нее что-то серьезное. Это может травмировать ее еще сильнее. Ты ведь помнишь, как бывало в раннем детстве. Если Стелла падала и ты говорила: «Опаньки, пустяки», — она быстро успокаивалась. А если подбегала в панике и причитала: «О Боже, моя бедняжечка!» — рыдала в три ручья.
Я ничего не ответила. В браке нужно уметь ловить подходящий момент. Перед сном точно не стоит сообщать мужу, что холодильник издает странные звуки. И сейчас, должно быть, не лучшее время обсуждать поход Стеллы к психотерапевту. Как же мне хотелось, чтобы он понял мои чувства, понял, почему меня так возмутило предложение Ирины стать моей акушеркой. Казалось, ей мало было навредить своей дочери, а хотелось дотянуться еще и до моей. А заодно и взять под контроль рождение моего второго ребенка — добраться до самого моего нутра, до самой уязвимой моей части.
