Судьи, рейтинги, баллы
— В августе 2025 года Аделия Петросян и Петр Гуменник стали первыми за четыре года российскими фигуристами, которые смогли выступить на международном турнире — причем сразу на отборе к Олимпиаде. Многие опасались, что после такого перерыва судьи будут слишком придирчивы к нашим спортсменам. Эти опасения оправдались?
— То, как отсудили наших спортсменов на отборочном турнире в Пекине, я бы назвал положительным результатом. Никакого специального или плохого судейства не было. Некоторые моменты даже, я бы сказал, были в пользу спортсмена. Что касается компонентов (вторая оценка в фигурном катании, которая выставляется за мастерство катания, представление и композицию, а не за технические элементы. — Forbes) то, конечно, они не были такими, которые заслуживают наши спортсмены. Но это связано именно с тем, что международные судьи наших фигуристов видели вживую в первый раз. И с лету в нашем виде спорта никому не ставят невероятные компоненты, их нужно заслуживать результатами и чистым катанием. Но для первого раза все прошло очень хорошо.
— Насколько в фигурном катании важно быть все время на виду у судей?
— Рейтинг, уважение судей — это фактор, который будет влиять на их оценки. Мы осознаем это до начала соревнований, поэтому надо выполнять свою работу по максимуму. Никаких поблажек не будет, никто не будет снисходителен к маленьким помаркам или ошибкам. Единственный способ получить хорошие баллы и рассчитывать на высокие места — просто идеально от начала до конца выполнить свою программу. Это касается не только прыжков, но и вращений, и дорожек, и всего-всего. Везде можно будет потерять баллы.
— В других субъективных видах спорта — художественной гимнастике и синхронном плавании — российские тренеры после возвращения на международные турниры жаловались, что попали в совершенно новые условия, когда даже правила заметно изменились. В фигурном катании такое тоже происходит?
— Могу сказать, что за это время мы точно не забыли и не упустили изменения в правилах — что касается уровней, элементов и прочего. Главное, что нас коснется, — это отсутствие рейтинга, что повлечет за собой потерю баллов. Это все и так было понятно, потому что таковы правила нашего вида спорта. Так было всегда — спортсмен, начинающий путь на международной арене, не получает большие баллы, потому что он еще никому не известен. И Алина Загитова, и Анна Щербакова на своих первых турнирах зарабатывали баллы в разы меньше, чем те, которые они получали по ходу сезона или уже к моменту, когда становились олимпийскими чемпионкой или чемпионкой мира. У Аделии и у Петра Гуменника возможности заработать рейтинг нет.
— На Аделию Петросян легла особая нагрузка — ее все считают главной нашей надеждой на медаль Милана. При этом она до лета 2025 года никогда не выступала на взрослых международных турнирах. Как готовить фигуристку к Олимпиаде без возможности набираться опыта больших стартов?
— Нам в любом случае будет чуть-чуть проще, чем другим, потому что наша команда, особенно Этери Тутберидзе, — всегда были самыми требовательными судьями к нашим спортсменам. На соревнованиях фигуристки могли получить уровень за элемент и оценку от судьи выше, чем у нас на тренировке. Спортсмены готовы к тому, что не надо ни на что надеяться и что маленький косяк никто прощать не будет. Мы его не прощаем на тренировках, соответственно, они не ждут этого и от судей.
Конкуренция, мотивация, коллеги
— В 2022 году вы были одним из самых востребованных хореографов в мире, а сейчас мировой рынок, по сути, забрал под себя француз Бенуа Ришо. Сейчас вы воспринимаете это как вызов, как дополнительную мотивацию?
— Я отношусь с огромным уважением к работе Бенуа. То, что он ставит хорошие программы, никак не связано с нашим отстранением. Обидно лишь то, что не было возможности конкурировать на международной арене, соревнуясь с ним, чья программа лучше.
У меня не было проблем с мотивацией. Мне хочется расти как постановщику в каждой своей программе. Нет такого, что я все знаю, умею и ничего нового не хочу учить. Я воспринимаю каждый сезон, каждую новую постановку как свой же апгрейд.
— Многие спортсмены за три года изоляции завершили карьеры, не видя перспектив возвращения на международную арену. На тренеров это тоже повлияло?
— Спортсменам куда сложнее. Но из-за того, что сложно им, становится сложнее и тренерам.
Изначально мне было обидно, но я понимал, что ситуацию не изменить. Мы продолжали работать как и до этого. Конечно, не без проблем — спортсмен, который понимает, что уже не один год пропускает международные старты, так или иначе, начинает терять мотивацию и понимание — успеет ли он вообще попасть на мировой турнир. Особенно это прослеживается у девушек. У них перед глазами предыдущее поколение, старшие их товарищи, те же девочки, которые уже в 15 лет выигрывали Олимпийские игры и чемпионаты мира. Они думают: «Вот они в 15, 16, 17 лет имели возможность и выигрывали медали и титулы, а я почти четыре года просидела без международных соревнований».
Конечно, им намного тяжелее, но и тренерам приходится тратить больше энергии, чтобы объяснить, что такова сейчас реальность. Надо просто продолжать работать, не терять свой уровень, прибавлять, чтобы к моменту возвращения быть не просто участником соревнований, но бороться за самые высокие места.
— А общение с иностранными тренерами или спортсменами продолжалось?
— Есть иностранные тренеры, с которыми я был знаком. Они поздравляют с победами и лично отмечают фигуриста, который понравился. Но в моем случае таких людей не так много.
— Вы следили за тем, что происходило в вашей профессии? Изменилось ли что-то за три года в постановках?
— Я не могу позволить себе не следить за всем происходящим в моем виде спорта, иначе я начну отставать и перестану быть актуальным. Я просмотрел программы огромного количества спортсменов. Могу отметить, что сейчас все стали брать музыку современных танцевальных композиций, которая заводит зал и нравится зрителю. Фигурное катание идет в ногу со временем. Уже ушли от использования классической музыки — стало меньше балетов, фортепианного или оркестрового исполнения.
Но, как мне кажется, если балетную программу хорошо поставить, хорошо скатать и доделать до каждой линии и точки, то и она зайдет. В последние три-четыре года этого совсем не было на международной арене. Если кто-то выбьется из тренда, это может сыграть как раз в плюс.
Тактика, музыка и программы
— Для олимпийского сезона вы не стали делать новые программы для Аделии Петросян, а вернули проверенные из прошлых сезонов: короткую под попурри из песен Майкла Джексона, а произвольную — под композицию Джона Батиста и танго Yo soy Maria. Есть какие-то особые причины не делать новое для возвращения?
— Так поступали не только мы: Юдзуру Ханю и Натан Чен возвращались к своим лучшим прошлым программам в олимпийский сезон. Так как Аделия не выступала на международных турнирах, никто из судей вообще вживую не видел эти программы.
Прошлогодняя короткая программа Аделии (под композицию Эрики Лундмоен «Интерлюдия». — Forbes) мне тоже очень нравилась. Но одной из основных причин, почему мы ее не выбрали для этого сезона, стало то, что там есть русский текст. На международной арене не поймут и не проникнутся программой так, как это было у нас.
— Должны ли отличаться программы для российского зрителя и на экспорт? Есть ли различия в реакции публики на разные варианты музыки или тот пласт музыкальной культуры, который вы предпочитаете использовать, является универсальным?
— Для международных турниров я практически никогда не использовал композиции с русским вокалом или на русском языке. В связи с отстранением такая возможность появилась, и я не считаю, что это плохо. Должно быть разнообразие.
Иногда есть понимание, что в мире та или иная композиция на русском языке не сработает так, как внутри. Но если сделать под это интересную хореографию, постановку, то это отличная возможность поработать с русскоязычными композициями и при этом не потерять в качестве.
— Как происходит процесс создания программы? Условно, вы слышите какую-то музыку, вдохновляетесь ею, потом собираете тренерский штаб, спортсмена — обсуждаете и согласовываете. Что дальше?
— Самое сложное — найти музыку и идею. Сама постановка на льду легче, чем процесс придумывания. Потому что когда вы находитесь на льду с музыкой и начинается творчество, то вы со спортсменом находите точки соприкосновения, интересные движения. Этот процесс налажен, и это в любом случае мне лично, как постановщику, кажется финальной стадией подготовки номера. Куда сложнее весь год, всю свою жизнь находиться в поиске идеи, вдохновения, новых треков. Постановочный период — это лето, иногда начинаем и в мае. Все остальное время мне нужно собрать базу к новому сезону.
— В вашей команде только вы отвечаете за выбор идеи и музыки?
— Мы с Этери Георгиевной (Тутберидзе. — Forbes) все время на связи, и как только появляется какая-то музыка или идея, мы это сразу обсуждаем, отправляем друг другу в социальных сетях. Ты можешь услышать музыку, переслушивать ее, и она навеет какие-то мысли, вокруг которых начинает рождаться идея, сюжет. Бывает, что ты уже знаешь, о чем хочешь рассказать, и уже под эту идею ищешь композицию. С опытом ты понимаешь, какая музыка тебе нужна и как ее соединить с идеей и реализовать. Проблема в том, что сложно найти трек, который человек в фигурном катании еще не слышал.
— На вас повлияли новые правила соблюдения авторских прав в фигурном катании? В прошлом сезоне ISU обновил политику использования музыкального сопровождения. Были ли проблемы за это время и приходилось ли отказываться от задумок из-за авторских прав?
— Лично мы никогда напрямую не сталкивались с запретами. Много лет назад была жалоба на использование одной композиции в произвольной программе Евгении Медведевой. Композитор обратился с тем, что не получает деньги за использование его музыки. Его запрос пришел в Международный союз конькобежцев (ISU), потом его переслали в нашу федерацию. Мы в личном общении с этим человеком договорились, что используем музыку не в каких-то коммерческих целях, а в целях спорта и соревновательной программы. По-моему, мы заплатили ему чисто символическую сумму, и все остались довольны.
Сейчас, конечно, так не сработает. Но тут, скорее, сложность в огромном количестве информации, которую ты должен предоставить — начиная от годов выпуска лейбла, артиста, альбома, заканчивая тем, как ты нашел и получил эту музыку. Далее ты всю эту информацию передаешь в ISU либо в нашу федерацию. И они тебе уже сообщают, можешь ты использовать эту композицию или нет.
— Бывало такое, что зимой у вас появилась идея, образ, тема, но к межсезонью пришло понимание, что это совсем не то? Или, может быть, по ходу подготовки или даже сезона понимали, что музыка и образ совсем не подходят спортсмену?
— Если ты поставил программу фигуристу, и она не пошла, или мы видим, что что-то не получается — образ не подошел или музыка — то мы никогда не держимся за то, что мы уже это поставили, и все, с этим надо теперь жить. Мы спокойно можем ее поменять, если понимаем, что не сработало. У нас так было в олимпийский год с Анной Щербаковой. Я все лето готовил и прослушивал композиции, которые мы будем ставить в олимпийский сезон нашим девочкам, я очень много анализировал и думал. Когда мы ставили короткую программу «Восток» под музыку The Songs of Distant Earth Кирилла Рихтера для Щербаковой, мы были уверены, что нам все нравится. Но прошел один турнир, второй, и так сложилось, что у нее еще не получалось откатать эту программу чисто. Она все время в ней ошибалась, что было ей не свойственно.
Тогда и стало понятно, что надо принимать серьезное решение даже для того, чтобы просто помочь спортсмену перестроиться психологически. Я нашел другую музыку, придумал идею, и мы ее реализовали буквально между двумя этапами Гран-при. Ту композицию я нашел, когда мы с ней были, кажется, на турнире в Будапеште. Я просто после соревнований сел в автобус, открыл Apple Music и наткнулся на музыку Инона Зура Dangerous Affeirs.
— А спортсмен может подойти и сказать, что услышал композицию, под которую хочет себе программу?
— Все зависит от музыки и от спортсмена. Есть профессиональное понимание тренера и постановщика, что можно, что нельзя, что хорошо, что плохо. Если трек, который нравится спортсмену, совсем ему не подходит по нашему мнению, мы это спокойно объясняем. По фактам объясняем, а не просто отказываем. Бывает, когда это и правда хорошая музыка, и на нее можно уже предложить свою идею. Поэтому запретов у нас нет. Точнее, наоборот. Чем больше фигурист приносит музыки, тем мы благодарнее.
— Я так понимаю, что через вас проходит очень много треков, именно тех, которые должны подходить под постановки. Хватает ли времени на другую музыку, которая не подойдет фигурному катанию, но для души хочется? Или уже нет сил и желания тратить энергию на прослушивание чего-то иного?
— Когда идет постановочный период, когда мы каждый день ставим программы на льду — это июнь-июль и немного августа — то, конечно, времени нет. Даже когда ты едешь в машине, то, скорее всего, будешь использовать это время для того, чтобы переслушать что-то для программы. Летом только во время отпуска я могу послушать музыку, которая мне нравится.
Приходится слушать и что-то более современное для показательных номеров. Ближе к концу сезона будет наше шоу, для которого тоже нужно ставить огромное количество новых номеров. Поэтому до конца расслабиться не получается. Даже когда смотришь дома на диване сериал или фильм, приходится в моменте его останавливать, чтобы посмотреть, что там за композиция играет.
Сейчас осенью я снова начал ездить в машине и слушать то, что приносит мне удовольствие. Потому что две-три недели после нашего долгого периода постановок я ездил в полной тишине, чтобы немного отстраниться от музыки. А для души я слушаю рок-баллады и группы вроде Guns’N' Roses или Bon Jovi. Могу также послушать Лану Дель Рей или Coldplay.
«Я любил фигурное катание и не понимал, как могу с ним завязать»
— Вы начали заниматься фигурным катанием в четыре года. Помните то время — спорт был в радость или на каток приходилось идти из-под палки?
— Сомневаюсь, что так рано надо идти в фигурное катание из-под палки. Все-таки в совсем маленьком возрасте это воспринималось, как какое-то развлечение, а не большой спорт. В моей молодости вообще вряд ли кто-то спрашивал детей, чего они хотят. У меня было просто: мы гуляли с отцом зимой, замерзли, а рядом был каток на стадионе Юных пионеров. Папа решил, что погреться там — отличная идея. Зайдя туда, он посмотрел, как там тренируются взрослые и дети, и ему понравилось. Вот они и решили с мамой, пока я маленький и у меня очень много энергии, отдать меня в фигурное катание. К тому же каток еще и рядом с домом был.
Вообще у мамы был свой план. Так как она у меня балерина, она хотела отдать меня в балетное училище. Но туда брали только с семи лет, и, чтобы деть куда-то мою энергию до этого возраста, было решено отдать меня в фигурное катание для удовольствия. Мыслей о профессиональном спорте тогда и не было.
— Сегодня фигурное катание считается одним из самых дорогих детских видов спорта — коньки, костюмы, аренда льда, занятия с тренерами… А как обстояли дела раньше: было ли это тоже такой роскошью или спорт был доступнее?
— Что тогда, что сейчас — все зависит от количества тренировок, желания родителей и уровня самого ребенка. Когда мы говорим про возраст 4–5–6 лет — то, в целом, это не очень затратно. Коньки еще не такие профессиональные, да и детские костюмы для выступлений стоят небольших денег. Но, конечно, каждый вправе покупать то, что посчитает нужным. Когда родители понимают, что их дети могут и хотят заниматься суперпрофессионально, то идут траты на дополнительные уроки, подкатки, общую физическую подготовку, хореографию.
При этом если спортсмен уже в возрасте 10–11 лет показывает высокие результаты, то он катается в профессиональных школах и группах, где практически нет никакой оплаты. Плюс федерация уже может помогать и с костюмами, и коньки выдавать. Здесь все очень индивидуально. Я не могу сказать, что фигурное катание — очень дорогой вид спорта, все зависит от желания самих родителей.
— Как было в вашем случае? Сначала вы занимались на катке рядом с домом, потом вас заметили или вы сами искали тренера, группу?
— С четырех до семи лет у меня проходили тренировки даже не каждый день. После, когда стало понятно, что фигурным катанием я буду заниматься профессионально, мои родители брали индивидуальные подкатки с тренером. Приходилось ездить на другой каток. В этот момент, конечно, стало дороже, но потом, когда я начал показывать результаты и начал попадать в юниорскую сборную страны, уже в 12–13 лет я начал получать небольшую зарплату. Мне выделяли коньки и давали деньги на костюмы.
— Вы начали свой профессиональный путь во времена бума мужского одиночного катания в России. В те годы все следили за противостоянием Алексея Ягудина и Евгения Плющенко…
— Я всегда был фанатом Леши Ягудина. Мы детьми выходили на лед и катали его дорожки, повторяли движения из программы «Гладиатор» и «Зима». У меня до сих пор есть газета с моим интервью, когда мне было девять лет, где я рассказываю, что хочу быть олимпийским чемпионом и что Леша Ягудин — мой кумир. Конечно, я следил за ним, смотрел соревнования. Тогда же не было возможности посмотреть программу в записи, поэтому все собирались у телевизоров, ждали трансляции.
— В 21 год вы ушли из спорта из-за травмы. Каково это — лишиться занятия, которое занимало большую часть времени, можно сказать — работы?
— Большую часть своей карьеры я был одиночником. И травму я получил в 15 лет на чемпионате мира среди юниоров. Там врачи сделали мне обезболивающие. Потом, приехав домой, я сделал операцию на голеностопе. Год восстанавливался, еще год-полтора тренировался и пытался выйти на тот же уровень, на котором был, но не смог, потому что нога при больших нагрузках снова начинала болеть. У меня были периоды прекращения тренировок, реабилитаций, очередных выходов на лед и снова восстановления.
Полтора-два года прошло в таком режиме — до 18 лет. И тогда мы с родителями собрались и поняли, что так продолжаться не может и что кататься в одиночном мужском мне больше нет смысла. Мне было больно отталкиваться с левой ноги, поэтому решили перейти в другую дисциплину — в танцы на льду. Кататься, вращаться и делать твиззлы я мог абсолютно спокойно.
— То есть мыслей закончить со спортом вообще не было?
— Я любил фигурное катание и не понимал, как могу с ним завязать. В 18 лет я ушел в группу Александра Жулина, где прокатался с партнершей примерно два-три года. Один год мы скатывались, а потом провели два полноценных сезона. И только в 21 год я закончил с фигурным катанием как спортсмен.
Этому предшествовали сложности, которые у меня произошли в семье. Умер отец, у нас пропал источник дохода. Деньги заканчивались, а в танцах на льду я еще не был в сборной и не получал зарплату. Я понимал, что надо двигаться дальше и находить возможность зарабатывать, потому что мне надо было заботиться о маме. Я больше не мог быть спортсменом, который ходит на тренировки и о чем-то мечтает.
— С чего вы начали в своей новой жизни?
— До того, как закончить, я старался совмещать свою профессиональную карьеру с работой тренером. Пять дней в неделю мы тренировались, а в субботу-воскресенье я ходил на массовые катания во всякие торговые центры и тренировал любых желающих — профессионалов, любителей, детей любых возрастов. После решения уйти из спорта я начал более активно заниматься тренерством и начал кататься в ледовых шоу у Ильи Авербуха.
— Спортсмены из-за плотного графика не всегда успевают совмещать спорт с учебой. Как было в вашем случае?
— К тому моменту у меня уже было высшее образование — я получил тренерский диплом РГУФК. Можно было бы пойти и на хореографа-постановщика, но я уже работал и ставил программы и внутренне, честно, не чувствовал, что мне нужно дополнительное обучение. Я был достаточно уверен в себе и понимал, что мое видение, хореографическое чувство музыки, позы, идеи и то образование, которое я получал в течение своей карьеры, следя за театрами, за всеми тенденциями хореографии в мире, помогут мне и самому справиться. Ну и, как мне кажется, не зря мне так казалось — это привело к тому, где я нахожусь.
