— Любопытно, что куратор фестиваля Александр Дашевский показывает вас в компании петербургских художников — Елены Губановой и Ивана Говоркова, а также творческого объединения «Цветы Джонждоли».
— С Александром мы давно знакомы: в 2010-м встретились как художники на симпозиуме фестиваля «Аланика». А в прошлом году он уже в качестве куратора «Аланики» приезжал в Махачкалу. Я пригласил его к себе в мастерскую. Потом он позвонил и предложил участвовать в проекте ЦСИ AZ/ART. Я, конечно, был рад. Давно знаю Сашу как серьезного художника, а теперь вижу, что он прекрасный куратор.
— Дагестанское декоративно-прикладное искусство — ковры и кубачинское серебро — хорошо известны, и не только в России. В ваших работах ощущается влияние традиции, и в то же время у вас совершенно иной путь, вы – современный художник. Расскажите, как искали свой стиль, визуальный язык.
— Я окончил ковровое отделение в художественном училище в Махачкале, потом — Московский текстильный институт, отделение ткачества.
— У вас в семье кто-то занимался ткачеством?
— Нет. Но я прочел в книге «Оружие народов Северного Кавказа» о мастере по серебру по имени Апанди из села Мочох Хунзахского района. Это имя передается только по нашей линии — получается, это мой предок. У моего старшего брата были хорошие художественные задатки — жаль, что он их не развил. В период учебы я писал пейзажи и портреты, но меня они не очень трогали. После института по распределению попал в Московскую область, на Шелкоткацкую фабрику имени Свердлова, город Павловский Посад, где надо было отработать три года. Создавал рисунки и структуры для ткани, разбирался в тонкостях производства. Мои ткани потом продавались по всему Советскому Союзу.
Затем год проработал в Дагестанском музее изобразительных искусств в Махачкале — заведовал отделом ковров и тканей. Познакомился с уникальными коврами. Это оказало влияние на мое последующее творчество. Перепробовал почти все: живопись, графику, ткачество, роспись по ткани, ленд-арт, медиа-арт, арт-объекты. Сейчас занимаюсь вышивками. Материалом служит в основном мешковина, бязь, льняная, джутовая и конопляная нить. Во всех работах я пытаюсь найти свой почерк.
В конце 80-х я проводил опыты по восстановлению и крашению пряжи натуральными природными красителями. Собирал корни, листья, плоды растений и все это варил.
— В интерьерах сейчас часто встречаются дагестанские ковры — возникла новая волна интереса к ним.
— Это действительно так. Правда, иногда вижу, что при создании рисунка ковра комбинируют элементы из нескольких ковров. А ведь в прошлом узоры использовали не просто так: они всегда имели определенный смысл. Хороший специалист может «прочесть» ковер. В ковре все важно — и рисунок, и цвет. И если скомбинировать рисунки с разных ковров, получится хаос. Человек разбирающийся такой ковер никогда не купит. Лучше скопировать ковер один к одному — так будет грамотно.
— На выставке в ЦСИ AZ/ART вы показываете работы из разных проектов, в том числе — «Посвящение кизяку», над которым работали более 25 лет.
— В 1987 году я был вместе с Дагестанским музеем изобразительных искусств в экспедиции по Южному Дагестану. Помню свою удивление, когда увидел издалека старинное село Рича Агульского района. Было непонятно, где сакля, а где сооружения из кизяка. Идея проекта тлела в моей голове долго — как тлеет сам кизяк. Некоторые художники отнеслись к проекту с иронией. Мол, если ты художник — рисуй портреты и пейзажи. В 2002 году моя персональная выставка проходила в Дагестанском музее изобразительных искусств. Там был представлен проект «Посвящение кизяку». Я поместил кизяк в витрину, где обычно экспонируются серебряные украшения, и директор музея сказала, что если кто-нибудь это увидит, решит, что художник не дружит с головой. Впоследствии, когда издали альбом, посвященный проекту, отношение изменилось, стало более серьезным.
— Кизяк используют как топливо?
— Да, он используется для обогрева и приготовления пищи в некоторых высокогорных селах, где нет ни газа, ни дров. Это высушенный навоз, который тлеет, как торф. Помню, в детстве в каждом селе пахло навозом, все держали коров, овец. Там, где было мало леса, топливом служил кизяк. В Южном Дагестане его рубили деревянным топором на брикеты, высушивали и складировали: получались целые объекты из кизяка. Заготавливают кизяк женщины, и это тяжелый труд. Кизяк либо рубят на брикеты, либо нашлепывают на стены сакли, так чтобы на нем оставались следы от ладоней и пальцев — как печать. В одном из объектов я использовал навоз, древесную муку и пигменты. И тоже оставил свои отпечатки — такое послание будущим поколениям (улыбается).
— Вы давно вышли за пределы Дагестана, показываете свои работы в Москве. Но в одном интервью я читала, что поначалу вы сопротивлялись идее участвовать в столичных выставках.
— Скорее, был период, когда я не хотел продавать свои работы. Нужно было накопить какое-то количество картин, чтобы выставляться. Вообще любая выставка до сих пор вызывает у меня волнение. Говорят, что артисты испытывают трепет перед выходом на сцену — даже если служат в театре много лет. У меня то же самое. Это большая ответственность. Но потом возвращаешься в мастерскую и снова продолжаешь работать.
Иногда я сталкиваюсь с некоторым высокомерием — поскольку живу в Дагестане, который считают провинцией. Воспитание не позволяет реагировать на бестактность, но всегда тонко чувствую отношение к себе. Порой собеседники совершенно не понимают, что Дагестан известен на весь мир своим декоративно-прикладным искусством. Что касается моих выставок, то мне пришлось работать со многими кураторами. На последней персональной выставке «Уровни художественного порядка» в Москве в галерее JART куратором был Леонид Бажанов, который, к сожалению, ушел в этом году. Мы много беседовали с ним, и он всегда говорил: «Апанди, займись текстилем, у тебя это получится». Именно с подачи Лени я выпустил два альбома — «Игра» и «Кизяк». Он был уникальным человеком. Я благодарен Всевышнему за то, что знакомит меня с хорошими, интересными людьми как Леонид Бажанов.
— Расскажите о современном искусстве Дагестана — на кого стоит обратить внимание?
— В 2000 году вышел альбом «Круг», подготовленный Магомедом Кажлаевым: он включает в себя работы девяти художников. Прежде всего — Эдика Путерброта, основоположника абстрактной живописи в Дагестане. К сожалению, в 1993 году он трагически погиб. Его работ в Дагестане осталось мало: семья уехала в Москву и большую часть произведений забрала с собой. Сохранилось лишь то, что в музеях и у друзей. У меня есть одна из его работ — «Образец друга». Мы обменялись с ним работами накануне его смерти. Я тогда был совсем молодой, не мог позволить себе купить, и он предложил поменяться. Для меня это была самая большая похвала. Хочу назвать еще имена друзей и единомышленников — это Магомед Кажлаев, Ибрагимхалил Супьянов, Юрий Августович, Жанна Колесникова, Адиль Астемиров, Ирина Гусейнова, Аладдин Гарунов, Тагир и Елена Гапуровы, Зарема Дадаева.
— Долго работаете над своими произведениями— над вышивками, например?
— Мне часто задают этот вопрос, но я не знаю, как отвечать. В процессе работы не слежу за временем. Могу отложить на время одну работу и взяться за другую. Бывают, конечно, вещи сложные, трудоемкие. С продажами в последние годы, к счастью, обстоит неплохо. Но были и тяжелые времена, особенно в 90-е. Хорошо, что жена выдержала — могло дойти и до развода. Помню ребят, хороших художников, которые тогда сломались — потому что вынуждены были где-то зарабатывать на жизнь, на семью. Я и сам ходил с папкой по киоскам, спрашивал, не нужно ли что-нибудь оформить. Но в итоге все же выдержал. Старался не болеть, быть физически крепким — чтобы заниматься творчеством. У нас сложился круг художников, преданных искусству, мы старались держаться, потому что свои идеи предавать нельзя. Твои работы — это твои дети, как отнесешься к ним, то и получишь в ответ. А вообще нужно просто работать, воплощать свои идеи, а там — будь что будет.
— Никогда не сомневались в себе, не было малодушных мыслей — все бросить?
— По большому счету нет. Читал биографии многих художников, начиная с эпохи Возрождения. И видел, что искусство — тяжелый труд, и успех приходит не сразу, только через много лет. Психологически был голов. Конечно, иногда на секунду возникают сомнения. Думаешь — вокруг столько хороших художников! Но потом возвращаешься к работе. И когда твое творчество становится нужным музеям, коллекционерам, попадает в хорошие руки, понимаешь — все это не зря.
Беседовала Ксения Воротынцева
Фото предоставлено пресс-службой Музея AZ и Центра современного искусства AZ/ART