Цитаты

Из дневников Суворина

Письмо Шабельской-Борк А.С.Суворину

Елизавета Александровна Шабельская-Борк (1855—1917) — русская писательница, актриса и антрепренёрша.
Из дворянской семьи Харьковской губернии, длительное время жила в Германии.
Выступала как актриса ( опереточная, кафешантанная, драматическая, почти двадцать лет на сценах России, Франции и Германии), как драматург, как журналистка (немецкая — постоянная сотрудница берлинского еженедельника «Die Zukunft», и русская — до 1896 года собственный корреспондент в Германии суворинского «Нового времени», в 1897—1900 годах — издательница петербургской ежедневной газеты «Народ»). Организованная Шабельской театральная антреприза (в помещении театра-сада Неметти на Офицерской улице) за два года (1900—1902) прогорела, а сама Шабельская влезла в долги.
В жизни Шабельская успешно выступала в амплуа «роковой красавицы». Список её знаменитых любовников и поклонников включал режиссёров, писателей, государственных мужей, миллионеров. В Германии наиболее прочной привязанностью Шабельской был журналист Максимилиан Гарден, создатель журнала «Die Zukunft». В России в списке её поклонников были миллионер С. Т. Морозов, министр госконтроля Т. И. Филиппов и товарищ министра финансов В. И. Ковалевский.
В 1902 году Шабельская была обвинена товарищем министра финансов В. И. Ковалевским в подлоге векселей на его имя (в общей сумме на 120 тысяч рублей). Поддельность векселей была подтверждена каллиграфической экспертизой в 1903. Однако Шабельская настояла на передаче дела из коммерческого суда в уголовный. Защиту Шабельской вёл присяжный поверенный С. П. Марголин
Находясь под следствием, Шабельская вступила в сотрудничество с полицейским ведомством. Вышла замуж за А. Н. Борка, служившего в медицинском департаменте Министерства внутренних дел, одновременно активно участвовавшего в создании черносотенной монархической организации — «Союза русского народа», после чего взяла фамилию Шабельская-Борк.
23 ноября 1905 года была Е. А. Шабельская объявлена по суду оправданной. Гражданский иск, предъявленный в сумме 120 000 рублей тайным советником Ковалевским, оставлен без рассмотрения. Впоследствии Шабельская выпустила роман «Векселя антрепренёрши», основанный на материалах этого дела.
После революции 1905 года стала идейной монархисткой, поддерживала массовое монархическое («черносотенное») движение, около семи лет публиковалась в «Русском Знамени», газете Главного Совета Союза Русского Народа (СРН), тесно сотрудничая с А. Н. Дубровиным.
Определенную литературную известность приобрела в возрасте 30 лет, широко же её имя узнали после издания романа «Сатанисты XX века» (1913)
Е. А. Шабельская скончалась 15 августа 1917 года, в 10 часов утра в имении Сусть-Заречье Новгородской губернии, после продолжительной болезни.

Многоуважаемый Алексей Сергеевич!
И как Вам сказать. Право, мне не очень жаль прошлой соблазнительности. Дело в том, что женщине без состояния красота лишь горе приносит, если она обладает некоторой душевной опрятностью. Мне лично красота куда тяжело оплатилась. От 17 до 37 лет или по крайней мере до 33 - только и приходилось слышать в ответ на желание что-либо делать путное: «Зачем хорошенькой женщине работать?» И это - на всех языках и от всех, до полицейского комиссара в Париже включительно, его я раз просила помочь достать работу.

Сие было в 1873 году, когда я была наивна и добродетельна и голодала… буквально! Хорошенькой и бедной «одна открыта торная дорога». Так и живешь как лакомый бифштекс, на который у каждого глаза и брюхо разгораются. Если Бог при этом наградил либо горячечным темпераментом, либо полным отсутствием души человеческой, либо жадностью до денег, то и прекрасно. Но помните Некрасова:
Блажен, кому мила дорога
Стяжания, кто ей верен был
И в жизни ни однажды Бога
В пустой груди не ощутил.
Но если той тревоги смутной
Не чуждо сердце- пропадешь…

Я в жизнь свою никогда не разыгрывала сцен рвущейся к добродетели молодости, ибо, во-первых,- к чему? - все равно никто не поверит, а во-вторых, рваться так не словами, а делом. Этим объясняются мои всесветные странствия. За театр я держалась, как утопающий за соломинку, последняя надежда достать независимость. Но слаб человек вообще, а баба и подавно, а в театре как плыть против течения одной против всех? Просишь: дайте роль, хочу работать, а ответ - «такой хорошенькой к чему?» Так и пропал талантишко, «не успевши расцвесть». Лишь один раз встретила я, и если не совсем бескорыстную, но все же дружескую помощь от покойного Мошкина - Царство небесное ему. Он дал мне средства уехать в Вену и работать свободно! И как я работала! - как лошадь! Знаете, каково выучиться в 10 месяцев чужому языку? Это, батюшка, чудо! Спросите профессоров. И вот после 4 лет работы адской, жизни монастырской, когда ступила, наконец-то, на первую ступень успеха в Берлине — опять соблазнительность все убила. Линдау и его последствия и начинай сначала! Нет, право, Господь с ней, с красотой! И последние остатки молодости мне лишь горе дают. Будь я совсем старуха, не стали бы меня путать с Гарденом, не пришлось бы отвечать за его поступки, да и не так бы была ему нужна. Свобода! Боже мой, как я ее люблю и всегда ее уничтожает вот эта соблазнительность. Нет, не жаль мне её. Нисколько не жаль!

Да и что значит молодость? Для нас, баб, возможность иметь любовников. Экая невидаль! Что в них? Слыхала я часто от страстных женщин охи и ахи. Не знаю, обидел меня Бог чувственностью или что иное! Да что же это я Вам рассказываю безобразия? Вот, право… А счастье, конечно, - в любви, да только любовь-то не в чувственности. Для женщины и совсем не в ней. Право, две трети баб грешат не ради собственного желания, а чтобы любимому человеку удовольствие доставить. Так зачем же молодость? Да я теперь была бы гораздо счастливей то есть даже счастливей, чем когда-либо прежде. Разве легко жить на чужой счет? Как ни брыкайся, а все же гадость. Ну ладно, выбираешь того, кто нравится, а что значит нравится? Вопрос: понравился ли бы, если бы не необходимо было выбирать? Ведь вот жила же я в Вене и до Берлина 4 года, и никто не нравился. А счастье -- прежде даже про это удовольствие не знала. Вот я теперь села на пароход и блаженствую, буквально блаженствую. А прежде вечно в уголку души мысль: а что, верней, кто будет завтра? Я ведь по улице идти не могла без горького чувства при виде одной из дам тротуарных. Точно солдат с мыслью: «А может, следующая пуля тебе». Как знать! Ах, не говорите! Черт с ней! Ни одного дня молодости нет, о коем пожалела бы. Живу, человеком стала, - счастье что есть, поверила лишь только теперь. Гарден выучил пусть тоже не бескорыстно, - да ведь все равно, благодеяние-то остается неоплатным и Вы, Вы даже бескорыстно, оттого я так к Вам всей душой, и все зря и болтаю. И если понадобится Вам человек для чего бы то ни было, вспомните: есть такая, что за Вас на рожон лезть готова - и баста!
Это ответ на соблазнительность: А Вы чего молодость жалеете? Или она у Вас была счастливая? Ну тогда другое дело, конечно. Но только я говорю: пока душа и ум молоды - черт ли в годах или в морщинах! Это для дурочек-кокеток и актеров верно, а не для нас с Вами. А вот хворать нехорошо. Я так беспокоилась, долго не получая от Вас известий, только иногда читала статьи, значит, все же не было опасного ничего.

Гардену я о Вашем романе уже давно говорила, еще когда он был рассказ, и после чуть не всякую главу. Он очень интересуется и говорит: «Так-то так, что любовь - вернее, любовники -- женщину от дела отрывают, но все же и не совсем верно, ибо все знаменитые бабы были развратные!» Ну, мое мнение, кое он разделяет, Вы прочтете в Стриндберговском фельетоне, он, кажется, объясняет противоречие. Но роман очень его интересует, и он говорит: Варенька … совсем новый тип, еще нигде не бывалый. Мы часто думаем: что же будет? Ведь совсем иначе, чем рассказ, и очень оригинально. О Видалине говорит Гарден, что таких и здесь много, но Мурин совсем особый русский. Жаль, что так коротко и раз в неделю. А Вы скажите, он уже готов, или Вы отрывками пишете? очень любопытствую.

Теперь о Вильгельме, что знаю. Рост - точь-в-точь наш наследник, но носит двойные каблуки. Выглядит полней благодаря ватированным (здесь у офицеров принято) мундирам. Волосы -- цвет - две капли мои, средне-белокурые, от фиксатуара спереди темней, причесаны всегда очень гладко. Усы слегка светлей, закручены в ниточку. Глаза - серые с темными ресницами. Цвет лица - серовато-зеленый, совсем болезненный, и правая сторона губ иногда подергивается легкой судорогой. Голос резкий тенор. Говорит слегка картавя, на манер прусских офицеров, отрывисто, точно отрубая слова. Левая рука сухая и короче правой. Но это незаметно. Он всегда опирается ею на эфес сабли и имеет манеру особенно крепко пожимать руку, чтоб доказать ее силу. Не раз неподготовленные просто вскрикивали. Поводья может держать свободно и ездит верхом недурно. Но для еды должен иметь особый снаряд - нож и вилка на одной ручке. Снаряд всегда возит с собой, и он кладется ему на всех парадных обедах. Привычек масса: 1) переодевается по 6 раз в день. Имеет до 700 разных мундиров и т. п.; 2) любит очень много покушать, особенно простые блюда, между прочим, русскую окрошку; 3) любит слушать пикантные анекдоты, особенно из военно-морской жизни. Из приближенных первый друг - Филип Эйленбург. Дружба такая, что некоторые уже подозревают любовь à la Ludwig von Bayern. По части дамской - до женитьбы имел массу историй, весьма скандальных, в обществе принца Уэльского, что часто стоило много денег и неприятностей. Потом угомонился, играя роль примерного супруга. Но с прошлого года (конечно, ради Бога, между нами) есть официальная любовь франкфуртская еврейка-банкирша, отчего и его склонность к евреям, коих он прежде терпеть не мог. Муж барыни занимает ему деньги, а жена сопровождает его на морских поездках. Императрица уже заметила, начинает ревновать и ездить с ним вместе. Особая примета-- любит лесть до невозможного. Жена часто краснеет и уходит, слыша, как его в глаза приравнивают к Фридриху Великому и Александру Македонскому. Снимался в виде Фридриха Великого, обожает позировать для портретов, в год по 6-8 раз непременно. Некоторые ученые-медики находят в нем сходство с Фридрихом-Вильгельмом III, кончившим помешательством, и уверены, что он кончит так же. Действительно, он страшно капризен, переменчив, хватается за все новое и бросает немедля и не знает меры ни в важном, ни в мелочах. Политических подробностей могу сообщить еще кучу, если пожелаете. Но пока о его внешности вот все, что знаю. Да еще страсть производить впечатление, быть на виду, занимать собою печать, чисто актерская. За верность сих сведений ручаюсь, ибо они от лиц, его долгие годы и очень близко знавших. Любимый цветок - ландыш. Parfum был Chipre, но последнее время еженедельно новый, какой в Лондоне изобретен. Любимые цвета - белый и красный. Любимое вино - Редерер и старые ликеры, джин, коньяк и арак. Любимых книг не имеет, ибо читает мало. Из французов считает Оне классиком (что и сообщил Jules Simon за обедом во время конференции о рабочем вопросе). Интересуется лишь газетами о себе. Ежедневно читает «Zukunft» и даже раз выразился (по поводу «Königs Phaeton») весьма одобрительно, что не помешало на следующей неделе предать Гардена суду за «оскорбление величества». (Дело пойдет на следующей неделе, и на этот раз наверное укатают за статью «Monarchenerziehung».) Из художников любит Конера (своего портретиста бесталанность полная) и Дега, скулыптора даровитого. Но судит без толку - по личным симпатиям, а не по достоинству. Обожает латинские цитаты, но плохо понимает их и часто пишет невпопад (смотри «Zukunft», № последний, в конце заметка есть - примеры сих перевираний). Из музыки любит все без разбору, но к Вагнеру особой симпатии не имеет. Из драматиков - Вильденбруха - за лесть, а не за качество, ибо его лучшие пьесы не даются, а лишь последние, прославляющие «монархизм»! Ну, вот все покуда. Если еще что хотите узнать, то черкните.

Теперь расскажу свою биографию. Родилась 18 апреля 1855 года в Екатеринославской губернии, Бахмутского уезда, в деревне Ступки. Воспитывалась в харьковской гимназии. Кончила курс 14 лет. Болталась без дела два года. 16-ти лет поехала в Париж учиться петь (побочные - частные причины- до официальной биографии не касаются, для Вас скажу: братья увезли от некоего Видамина, о коем говорить не хочу, ибо он всю мою жизнь испортил ради безбожного удовольствия развратить невинного до идиотства ребенка. Господь с ним, но этот первый «полуопыт», должно быть, и убил во мне навсегда всякий идеализм любовных отношений, показав гадость страсти тогда, когда ребячьи душа и тело оной вовсе не желали и не искали… Бр… противно вспомнить!

В Париж приехала в 1872 году, немедля после Коммуны - развалины еще всюду виднелись. Поступила в класс пения г. Вартеля, но пробыла всего 3-4 месяца и потеряла голос. Горе какое! - голос был чудный. Что делать? Поступила на поступила на драматический класс консерватории Брессана. Пробыла два года. В России братья потеряли деньги (небольшие) на какой-то пряничной фабрике некоего Леонтьева и написали: «Вернись, нет больше денег». Тут-то я и голодала, не желая вернуться в лапки сего господина. Поступила на сцену Taitbout в оперетку, играла маленькую роль вместе с Céline Chaumont. Потом в Gaîté (y Оффенбаха), в «Орфее» - одну из граций. Надоело, ибо жалованье 60 франков и собственные костюмы. Встретила Федотова, пригласившего в Питер, на павловский театр. Приехала в 1876 (или в 1875) году в Питер. Играла раза два по-французски (с Céline Chaumont) и по-русски (помню, в «Убийстве Коверлей»). Но с Федотовым вышла какая-то нсприятность. Потом была в Михайловском, в год с Берг Стюарт, и тоже ничего не вышло. Все бросила, уехала в провинцию. Для пробы - есть ли талант -- играла в Харькове Катерину, с заряженным револьвером в кармане. Если нет таланта жить не стоит. Оказалось - есть. Успех после 3, 4, 5-го действий был громадный. Ну, значит, опять надежда явилась выбиться. Получила ангажемент в Таганрог, затем в Одессу и Киев. В Одессе и Киеве имела массу успеха, право, даже заслуженного, но всюду все не то было. Все мне приходилось слышать «Что Вам в театре? Жили бы так». В 1882 году, кажется, в год открытия Корша, поступила к нему. Играла в «Кручине» (Поленьку) и еще в 2-3 пьесах, но около Гламы и Рыбчинской места не было. Ушла в артистический кружок, а там беспорядки сами знаете какие. Наконец, познакомилась с Поссартом, который такого наговорил об истинно-художественной жизни немецких театров, что я решила уехать, и уехала. В Вене училась с 1883 до 1884 года по-немецки, в консерватории и у профессора Штребена. Потом играла в Аугсбурге и Базеле с громадным успехом по два года. В 1888 году приехала в Берлин в Residenztheater и опять дебютировала с громадным успехом (в «La petite Bachelley»). Наконец вздохнула свободно, думала отбилась. Не тут-то было - Линдау! Бог бы с ним, все ему могу простить. Но ему театр был не по душе, отвлекал от него. Репетиции, уроки - неудобно. Ему выгодней, чтобы в каждую минуту была к его услугам. Директора спешили угодить важному критику и ролей мне больше не давали. Я скоро поняла, в чем дело, и объявила Линдау, что не хочу больше с ним жить, ибо театр мне дороже его. Результат известен - я целый год еще пробыла у Барная (пока контракт не кончился), получала жалованье и ни разу не вышла на сцену. Конечно, за тот год отвыкла, ведь на чужом языке практика - первое дело, я потеряла известность, словом, театр надо было оставить в стороне. Спасибо Гардену, надоумил писать, нянчился первое время, ободрял, поправлял, словом, - выучил. Тут и Вы явились, дай Вам Бог здоровья! - словом, вышла на свободу. В 1891 году шел мой «Berühmter Mann» и «Горькая судьбина»; в 1892… «Agrippina» (в императорском) и «Innerlichen» (в Lessing); в 1893 году должна была идти еще пьеса, да пока цензура претила. Вот и вся биография.

А в сердце я не могу забыть сцену. Кабы писать можно все, как фантазия просит, может, и утешилась бы. Но этого нельзя. Вам пиши политику, здесь сахарные рассказы. Пишешь коли от души, и не примут, либо полиция запретит. А на сцене ведь жизнь переживаешь. Знаете, если бы не жаль Гардена, уeхала бы в Россию и опять на сцену пошла. Очень уж больно, что писать нельзя, что хочется. У нас в России оно еще можно. Я читаю вещи, кои здесь ни за что не поместили бы. Но, живя за границей, как пересылать рассказы? Переписчиков нет. Пропадешь (вот как у вас завалялся где-то «Жизненный»- хоть волком вой). Самой переписывать 10 раз - ведь мука. Словом, трудно. Вот оттого и радости мало.
А Вы, право, позвольте мне хоть раз в месяц фельетон писать, где ее, политики, наберешь? Все то же, о чем писать не стоит в сотый раз. А вы же печатаете и Ежова, и Чехова. Что бы и меня попробовать? Напишу что-либо хорошенькое, право! Да, впрочем, как знать, когда увидимся и как. Мне на днях Шувалов передавал предостережение. Его спрашивали, знает ли он Proteus'a, и что обратили внимание, что он, Proteus, в дружбе с «оскорбителем величества», издателем «Zukunft». Какие шпионы здесь! Пожалуй, желая насолить, его друга, Proteus'a, и по этапу вышлют! По совести, я ничего. Пусть. Мне домой давно хочется. И работу найду в России легче ибо у нас меньше журналистов, чем требуется. Но как же не злиться за даже остатки жалкие молодости, коли все за других приходится отвечать? Пьеса моя в суде. Адвокат надеется - пропустят. Дай-то Бог! Сразу стану знаменитостью. Но не верится в счастье такое. У Блюменталя и у Корша что-то не клеится, хотят друг друга надуть. Ну, и трудно их согласить. Жаль уж я заранее радовалась Вас видеть. А какой Шувалов милый, что меня предупреждает! Конечно, это ради Вас, но все же мило. Ну простите, безбожно длинное письмо. Приказали подробнее сведения сами виноваты. Жму крепко Вашу хорошую лапку и желаю скорей окончательно выздороветь. Да не забывайте так подолгу Вашу искренно преданную.